Резкое сокращение кредитов, поставок машин, высокие налоги на немецкие хозяйства (при одинаковой урожайности и доходности с русскими и украинскими), применявшие наемный труд или имевшие мельницы, крупорушки, масло —и шерстобойки, другие заведения по переработке сельскохозяйственной продукции, практиковавшие сдачу в аренду земли и т. п., обрушились на нее уже в 1928 г., когда партия в своей экономической политике стала все более ориентироваться на пресловутый классовый принцип.
Тогда же начался разгром так называемых "кулацких лжекооперативов" и были уничтожены все упомянутые выше меннонитские и другие сельскохозяйственные общества, уже в 1927 г. переведенные в систему "Сельхозсоюза".
Их признали "лжетовариществами" или "скрытыми кулацкими хозяйствами, через которые эксплуатировалось окружающее население".
В 1928 г. началась организация колхозов и совхозов и одновременно сгон зажиточных крестьян с земли, право первоочередного устройства на которых получил социалистический сектор.
Большинство немецких хуторов, в том числе и те, о которых шла речь, прекратили свое существование. Под разными предлогами власти стали изымать земельные наделы и в поселках, где стали обустраиваться окружные организации Зернотрест, Овцевод, Скотовод и др.
Особенно сильно были затронуты земли немецких крестьян в НовоОмском районе (бывшем Сосновском), где на них разворачивались совхозы
№ 22, 24 и др. Совхоз № 24 потребовал при этом "добровольного переселения" жителей поселков Герасимов-ка, Гауф, Мецлера и Кошкарева48.
Переселение носило характер обыкновенной экспроприации, ибо крестьяне теряли при этом все результаты своего многолетнего труда.
Только в начале января 1930 г., когда началась "борьба с перегибами", Сибкрайком принял решение о выплате компенсаций крестьянским хозяйствам, выселяемых с земель, отводимых под совхозы Зернотреста. Но оно предусматривало выдачу таковой лишь бедняцким и середняцким хозяйствам и в размерах, "предусмотренных инструкцией" самого Зернотреста.
Кулацким хозяйствам, естественно, никакой компенсации не полагалось. Стремясь закрепить на будущее этот порядок, открывавший новые возможности для злоупотреблений местным хозяйственникам, крайком вышел в ЦК ВКП(б) с инициативой— закрепить этот беззаконный акт "в советском порядке соответствующими законоположениями"49.
Злоупотреблений же было более чем достаточно. Так, прибирая к своим рукам землю немецких колонистов, совхозы скупали у них домашнюю утварь и провоцировали их выезд с насиженных мест.
В поселке Мирные Долины Омского округа у крестьян была отнята земля уже приготовленная с осени к весеннему севу и отведена под посев неудобица. Все постройки, говорили при этом немцам, вы отдадите задаром, ибо все равно уедете50.
В результате была нарушена и стала сокращаться норма землеобеспечения хозяйств (с 5—7 га до 4), к тому же началось "выравнивание землепользования по едокам", что также ударило по зажиточным и средним крестьянам 5|.
Аналогичная акция "переселения" намечалась и на территории Немецкого района, где на площади в 13 500 га должен был развернуть свои мощности свиноводческий совхоз. Он задумывался как "база для племенного свиноводства" и "решения мясной проблемы" в районе, ради чего подлежали "расселению" 3 поселка "емкостью в 98 дворов, запроектированных в черту отвода"52. Только резкое неприятие этой идеи жителями района не позволило ее осуществить.
Но особым бедствием для немецкого села стали хлебозаготовительные кампании, когда после поездки Сталина по Западной Сибири в начале 1928 г. была вновь
реанимированы продразверстка, подворные обходы и обыски, закрытие базаров и задержка везущих хлеб в города крестьян.
В телеграмме ЦК от 14 января 1928 г., посланной на места в связи с хлебозаготовительным кризисом, районы Урала и Западной Сибири были признаны вторыми по значению (после южных) в наверстывании плана. "Нажим здесь нужен отчаянный, так как это последний резерв",— говорилось в ней, —а хлебозаготовки — "крепость", которую нужно было взять во что бы то ни стало".
В эти хлебные районы для осуществления "нажима" и выехали Молотов (Урал) и Сталин (Сибирь). Последний провел 18 января 1928 г. в Новосибирске специальное заседание бюро крайкома с представителями заготовительных и других организаций и выступил на закрытом бюро 20 января с речью. Затем с его участием состоялись кустовые совещания представителей партийных и советских организаций Барнаула, Бийска, Рубцовска, Славгорода и Омска.
"Никаких отговорок и отступлений от плана допускать нельзя! Задание (в 60 млн. пудов) должно быть выполнено! Нужно нажать на это дело по-большевистки!"— таков был лейтмотив всех его выступлений53.
"Нажим по-большевистки" —означал одно — насилие. "Петруху посадили, Ванюшку посадили, — могут и меня посадить. Нет уж, лучше я продам хлеб. С Советской властью нельзя не считаться", — такую "силовую аргументацию" необходимо было внедрить в сознание крестьян54.
Введение чрезвычайных мер сделало возможным привлечение к судебной ответственности с конфискацией имущества "злостных саботажников и спекулянтов".
Таковыми объявлялись все лица, отказывавшиеся продавать хлеб по твердым государственным ценам (в 2—2,5 раза ниже рыночных). Особенно интенсивно эта статья применялась в Омском и Славгородском округах, где сразу же была нарушена "норма приговоров" (по 10 хозяйств на район, спущенная сверху) и конфискованы сотни тысяч пудов хлеба у подвергшихся судебному преследованию крестьян.
Конфискации затронули не только "спекулянтов", но и всех, кто применял наемный труд, кто "эксплуатировал" своих односельчан с помощью сельхозмашин и перерабатывающих предприятий, мельниц, амбаров, маслобоек, кожевен, сепараторов и пр. И хотя поначалу инструкции краевых властей ориентировали местных функционеров на то, чтобы они не трогали при конфискации сельхозорудия и скот, на практике изымались не только главные средства производства — плуги, молотилки, лошади и коровы, но и гвозди и керосин, мыло и мебель55.
К 1929 г. сибирские советские и партийные органы изобрели так называемый урало-сибирский метод хлебозаготовок, по которому 65% всего плана падало на кулацкие дворы.
"Хлебные тройки", сотни уполномоченных — партийных и советских работников, многочисленные комиссии содействия хлебозаготовкам, составленные из "активистов", принялись выколачивать из крестьян повышенные задания, налагая штрафы, описывая и распродавая имущество, подвергая сопротивлявшихся пыткам, аресту и лишению свободы, а в некоторых случаях и расстрелу.
Уже в ходе этой кампании тысячи крестьянских хозяйств, объявленных кулацкими, были оштрафованы пятикратным увеличением поставок, а сами "кулаки" осуждены судом и высланы за пределы прежнего местожительства.
С этого времени на селе стали активно насаждать осведомительную сеть.
Специальное постановление Сибкрай-исполкома от 31 августа 1929 г. о проведении хлебозаготовок, предписав "принятие в нужных случаях мер физического воздействия включительно до применения в дело оружия" для "ликвидации возможных массовых эксцессов" во время заготовок, рекомендовало действовать и уже "испытанными" средствами, как-то:
"разложение изнутри, дискредитация руководителей и подстрекателей волынок, выдержанное поведение" работников административных органов (то есть милиции), "взятие инициативы в свои руки" и т. п. Наряду с этим требовалось внедрение "осведомительной сети" для "наиболее полной и регулярной информации вышестоящих органов о состоянии деревни со стороны нижестоящих".
Посему предполагалось позаботиться об "улучшении материального обеспечения работников адморганов в отношении снабжения их хлебом, квартирами (изъятыми, кстати сказать, у репресированных крестьян —Л. Б.), премированием и пр." и оградить актив деревни от кулаков "за данные им сведения о кулацкой активности, установить строгую конспирацию фамилий заявителей, решительно обеспечив вместе с этим защиту рабкоров, селькоров и других деревенских активистов от каких бы то ни было гонений за их рабкоровскую (!) деятельность"56.
При определении хлебозаготовительных заданий в немецких селах, как, собственно, и в окружающих их, цифры урожайности брались с потолка, как и сами задания.
В расчет принимался лишь спускавшийся сверху план, а не реальные хозяйственные возможности деревни. Уже в 1928—1929 гг. при проведении хлебозаготовок не принимались в расчет собственные потребности хозяйств (семенной фонд, фураж для скота, потребительские запасы). Все выгребалось подчистую.
Позднее власти признают, что "переоценили мощь" многих хозяйств, в которых после спуска дополнительных заданий и проведения обысков обнаруживалось вместо предполагавшихся сотен пудов спрятанного хлеба в лучшем случае десятки, а в худшем — 7—10 пудов57.
В Немецком районе, где хлебозаготовительный план 1929 г. был принят всего 29 поселками из 54, власти прибегли к его пятикратному пересмотру в отношении "кулачества", что привело к разорению считавшихся ранее состоятельными хозяйств.
Здесь только "индивидуально обложенных" было 152 хозяйства и свыше 500 плативших сельхозналог с надбавкой 58. Здесь, как и в других районах Славгородского округа, было допущено "значительное число искривлений политики партии". Имели место "доведения плана до середняцких и бедняцких дворов" и его разверстка по этим дворам "в рабочем порядке" уполномоченными по хлебозаготовкам, продажа "середняцких хозяйств", подворные обыски летом 1929 г., когда у подозреваемых в сокрытии хлеба изымалось по 15—20 фунтов, описи имущества тех, кого можно было отнести к категории бедняков59.
Так, среди "распроданных" в 1929 г. хозяйств значилось хозяйство "бедняка-партизана" Абрама Герцена из пос. Каратоль, "бедняка" Ивана Якуба из Камышенки, красноармейца Коопа из Дворского, чьи семейства были "выгнаны на улицу"60.
Аналогичная картина наблюдалась в немецких поселках Благовещенского, района, где индивидуальным налогом облагались все проповедники, независимо от принадлежности к той или иной социальной категории, в том числе и "бедные", а также все лица "за злостную несдачу излишков". В другом месте, в пос. Орлово, на одного из середняков навесили черную доску, заставили ходить по селу и кричать: "Я дурак, не сдал хлеба"61. В Омском округе "ксендзов раскулачивали до последней рясы, спрашивали сколько времени, а затем отбирали часы"62.
Примеры подобного произвола, характерные для всего региона, можно приводить еще и еще. Однако нас интересуют другие факты, позволяющие говорить об известной дискриминации немецких крестьян в ходе хлебозаготовок 1928—1929 гг.
Они таковы: если и в целом по Слав-городскому округу сельхозналог в 1929 г. вырос по сравнению с 1928 г. на 65,8%, то по Немецкому району — на 77%, в том числе у кулаков на 139, а у середняков на 146%. Если в целом по Омскому округу количество индивидуально обложенных крестьян равнялось 2%, то по 4 немецким сельсоветам из 5 Сосновского района — 4%, по Москаленскому району эти цифры соответственно равнялись 2,2 и 4,5%.
В последнем по первоначальным прикидкам несоответствие было еще большим: предполагалось подвергнуть индивидуальному обложению 418 хозяйств района (7%), из них 67, то есть 10,4% были немецкими. Подобное на деле произошло в целом ряде сел.
В Новинке Сосновского района в списке индивидуально обложенных хозяйств 33 принадлежали немцам, что составляло 9,5% всех хозяйств сельсовета, в Александровке того же района —27 хозяйств или 9%, в Зеленопольском сельсовете — 25 хозяйств или 8,3%63.
В Немецком районе ряд сельсоветов (Орловский, Дворский, Никольский и другие) не был освобожден от налога за прирост посевных площадей, как это имело место в других районах64. Заметим, кстати, что в той же Новинке из указанных 33 хозяйств во время выбивания дополнительного плана по хлебозаготовкам у 22 было описано имущество (они должны были поставить 12 705 пудов хлеба, но у них нашлось всего 961 пуд. "различных продуктов"), а у 4 конфисковано65.
Для проведения хлебозаготовок в немецкие села уже в это время стали направляться мобилизованные ЦК ВКП(б) члены партии из числа рабочих-немцев крупных партийных организаций, главным образом, Московской. В колониях они "зарабатывали" себе характеристики, которые играли немаловажную роль в их дальнейшей карьере партийно-советского работника.
В 1928 г. в Рубцовском округе полтора месяца трудился московский "рабочий Миллер", который "классовую линию проводил правильно", оказался "идеологически тверд" и оставил после себя в деревне Верх-Камышенке "хорошо организованную общественную работу и бедняцко-батрацкий и середняцкий актив".
Другой уполномоченный, "товарищ Беккер", хотя и был признан "выдержанным партийцем" и "каких-либо уклонов за ним замечено не было", "в практической работе показал себя слабым, в особенности при проведении кратного обложения". У него не хватило решимости "организовать массы на выкачку излишков хлеба"66. И все же тот факт, что хозяйство немецких крестьян уничтожалось руками привлеченных к этому делу соплеменников, вряд ли может служить оправданием проводимой политики.
Немецкие крестьяне ответили на насилие в хлебозаготовках сокращением посевных площадей. В 1928— 1929 гг. по 4 немецким сельсоветам Сосновского района Омского округа это сокращение составило 7,9%, хотя в целом по району —4,8%, по 5 селениям Москаленков-ского района—11% (по району —5,3%).
В немецких поселках Сосновского района посев сократился более чем на 1 тыс. десятин: в Александровке — на 430, Сосновке — 199, Круче —389. Соответственно шло сокращение тягловой силы67. Однако этот тревожный симптом не был замечен властями, озабоченными выполнением хлебозаготовительного плана.
"Чрезвычайщина" характерна не только экономическим насилием, к которому, чем далее, тем все более присоединялось политическое бесправие, когда тысячи "непослушных и непокорных крестьян" были объявлены "лишенцами".
Избирательных прав в эти годы стали лишать всех индивидуально обложенных, членов их семей и членов семей осужденных. В немецких селах более половины лишенцев, своеобразных изгоев в обществе, составляли проповедники, учителя, выполнявшие проповедническую работу или служившие одновременно кистерами, другие служители культа — звонари, дирижеры хоров и т. п.
Прав здесь лишали за "неподписание тракторных обязательств" (был такой заем), за неуплату алиментов, "за ветряную мельницу", за сепаратор в доме, за "явно кулацкую психологию", за няньку в многодетной семье, за батрака, нанятого во время уборки урожая... В этом деле царил полный беспредел, и любой секретарь партийной ячейки или ретивый уполномоченный из округа мог лишить прав каждого, чья физиономия им не понравилась.
"В Дегтярке все сволочи и всех надо лишать",— заявлял, к примеру, секретарь партячейки по поводу немецкого села в Славгородском округе68. В Немецком районе в 1929 г. число лишенных прав достигло 705 хозяйств
(свыше 22%, хотя, как правило, в других районах этот процент не должен был превышать 10)69.
В Астраханском сельсовете Любинского района во время выборов 1929 г. было лишено прав 20 хозяйств, 15 из них — немецкие, 12 из 15 принадлежали руководителям религиозных общин.
Последнее обстоятельство означало конец передышки, отпущенной советской властью церкви в годы НЭПа, и начало нового после рубежа 1910—1920-х гг. витка репрессивной политики по отношению к религии и верующим.
На смену рекомендованному XIII съездом партии в 1924 г. внимательному отношению к ним, призванному снять враждебные к советской власти настроения трудящегося населения, порожденные издевательством над религией и ее служителями, вновь пришла массированная атака на них и на религиозное мировоззрение.
В 1928 г. религиозные общины стали лишаться права осуществлять благотворительные функции, оказывать верующим медицинскую и иную помощь, защищать их интересы перед власть имущими и попали под бдительный надзор органов ОГПУ.
Были запрещены все религиозные издания, в том числе журналы меннонитов "Унзер Блатт" и евагелических лютеран "Унзере Кирхе", многие пасторы были арестованы и осуждены за распространение "нелегальной" религиозной литературы, полученной ими от единоверческих организаций в Германии и других странах.
В ноябре 1928 г. Центральный Совет Союза Безбожников СССР, своего рода карательного по отношению к церкви органа, обратился к низовым организациям с призывом: "антирелигиозная пропаганда среди национальностей должна по своим размерам и глубине догнать в течение 1928—1929 гг. антирелигиозную пропаганду среди русских".
В связи с этим провозглашался лозунг, гласивший, что в стране не должно быть ни одной национальной школы, ни одной детской организации или учреждения, "в которых не проводилось бы антирелигиозной работы и в которых не существовало бы детского безбожного движения"70.
С этого времени общество развернуло яростную борьбу с религиозным воспитанием, с религиозными праздниками и обычаями. "Мы организуем колхозы, — заявлял главный безбожник страны, руководитель Союза, Емельян Ярославский, — это значит, что мы должны покончить с церковью", разоблачить священников как "пособников и защитников кулака"71.
В апреле 1929 г. подоспело и постановление ЦК и СНК, которое ввело в действие систему наказаний за преподавание вероучения детям и подросткам, за религиозную и антисоветскую пропаганду. В нее входили тюрьма, принудительные работы, высылка и угроза смертной казни 72.
Особенно нетерпимой для советской власти в условиях начавшегося раскулачивания и коллективизации стала евангелическая церковь —церковь кулаков. По немецким селам прокатились яростные антирождественские кампании, из школ стали изыматься старые учителя. Только в Немецком районе в течение 1928—1929 гг. "за религиозный уклон в преподавании" было изгнано 15 учителей. В ответ на подобные действия властей общины прибегли к закрытию школ по решению общих собраний, резонно считая, что лучше быть совсем без школы, чем иметь антирелигиозную школу73.
Конфликт, естественно, закончился не в пользу верующих. С осени 1929 г. антирелигиозная работа в районе резко усилилась, был создан свой совет союза "Безбожник", а на местах, правда, пока еще в девяти поселках, организованы ячейки и кружки воинствующих безбожников. Партийное руководство района провело также конференцию союза, отправило 5 человек немцев на краевые курсы безбожников, была "заброшена на места соответствующая антирелигиозная литература"74.
В ноябре по решению малого президиума Славгородского ОИКа началось расторжение договоров с религиозными общинами евангельских христиан и католиков на бесплатное пользование молитвенными домами. Тогда же два дома № 52 и 53 по ул. Тимирязева в Славгороде, принадлежащие этим общинам, перешли в муниципальный фонд Горсовета 75. Целям борьбы с религией служило и введение в августе этого же года удлиненной рабочей недели (5 дней рабочих, 1 день выходной), что привело к практической ликвидации воскресных церковных праздников и вызвало резкое недовольство немецкого населения.
"Крепко сидит в головах бог, — писал в своем письме в окружком секретарь Исиль-Кульского райкома партии. — Когда я в своем докладе (в немецком селе Моргенау — Л. Б.) довольно основательно лягал богов, то один пожилой немец отчаянным голосом сказал "пошалуста, не-трокайте пога, не надо трокать пога", видимо действительно стало не втерпеж". Полуторачасовой доклад секретаря, посвященный хозяйственному положению, задачам
и дальнейшему пути развития сельского хозяйства, был встречен, по его признанию, "убийственным молчанием массы". "Чувствуется,— замечал он, — обособленность сектантская-национальная,... в задаваемых вопросах и большей части выступлений лейт-мотивом были жалобы на плохой урожай, высокий ЕСХН (единый сельхозналог — Л. Б.), самообложение, взыскание задолженности и т. д., короче говоря кулацки-зажиточный вопль, что "нет жизни, нет возможности развиваться", а отсюда вывод 1) либо идти в коллектив, определенно чтобы получить облегчение, кредиты и все подобное,... или 2) необходимо ехать в Америку..."76.
Так было в начале 1929 г. К концу его убеждение как метод антирелигиозной работы сменится в немецкой деревне двумя другими. Один —это, по меткой характеристике другого партийного функционера из крайкома, "арест или лишение права голоса за принадлежность к той или иной секте" и другой —это индивидуальное обложение, в том числе и за то, что "останавливаются на квартире проповедники или попы"77.
Вся эта борьба с религией не могла не сказаться на настроениях глубоко верующих немецких крестьян, не пожелавших вскоре терпеть надругательства над религиозным чувством и массовое беззаконие властей. Для немецких колонистов, принадлежащих к "чуждым конфессиям" и живших в иноязычной и инонациональной среде, церковь была не просто местом, где велось богослужение. Это было более широкое культурное явление, центр сосредоточения интеллектуальных сил, центр духовного общения.
С церковью было связано просвещение, обучение и воспитание детей, призрение больных, убогих и сирот. Она протягивала руку помощи всем страждущим и одиноким, впавшим в бедность и вообще потерпевшим жизненное фиаско. В немецких колониях, представлявших собой достаточное замкнутые в конфессиональном отношении сообщества людей, каждый житель был в первую очередь членом религиозной общины.
Быть вне конфессии считалось аморальным и вообще ненормальным с точки зрения человеческой психики делом. Это был нонсенс. Церковь определяла здесь весь образ жизни, ее уклад, ее ритм, времена года, праздники и будни. В жизни каждой семьи и отдельного человека были непременные вехи-обряды: крещение, конфирмация, венчание, погребение. Церковь принимала нового человека на земле и провожала его в мир иной.
Это были важные вехи, собиравшие и сплачивавшие семью в единое целое. Религиозные традиции, обычаи, культивировавшиеся веками, формировали высокую нравственность у членов общины, чувство коллективизма, сострадания и взаимовыручки, отличавшие немецких колонистов. Они делали сообщество иноземцев на русской земле народом, объединяя его вокруг своих пасторов.
Втягивание немецких общин в антирелигиозную борьбу и, в особенности, превращение национальной школы в место, из которого было не просто изъято преподавание вероучения, но в котором велась разнузданная антирелигиозная пропаганда, имело самые тяжелые последствия для сохранения национальной идентичности.
Запрет на преподавание вероучения и введение взамен него марксистской идеологии принесли в жертву целое поколение учителей со старым мировоззрением, не устраивавших нового заказчика. Уничтожение учительства, начавшись в конце 1920-х гг., продолжалось в течение 1930-х гг. и завершилось полным запретом преподавания на родном языке в национальных школах в 1938 г.
С конца 20-х гг. молодежь должна была расти в условиях абсолютного господства атеизма, насаждаемого сверху силовыми методами. Только семья, да и та под покровом строжайшей секретности, могла сберечь остатки религиозного воспитания. Правда, тогда ей помогали прямолинейные, доходящие до смешного, действия невежественных "активистов", пытавшихся внедрить в сознание людей новые воззрения.
Приведу на сей счет любопытный факт, происшедший летом 1929 г. Проехав по Немецкому району, один из таких активистов, некто Д.А. Сондор, сообщал в Славгородский окружком ВЛКСМ: "В районном селе Гальбштадте общественной работы среди молодежи не ведется. В клубе молодежь устраивает ежедневно танцы. Необходимо заменить танцы вечерами вопросов и ответов, для чего избачу приобрести антирелигиозную викторину и политкарты".
Никакой общественной работы не обнаружил проверяльщик и в Ново-Рома-новке, где уже была группа кандидатов в члены ВКП(б). Он рекомендовал комсомольской ячейке составить "план работы", проработать "вопрос о социалистическом соревновании, самокритике и походе за урожай"78.
Абсурдная в своей основе политика по отношению к крестьянству, ретиво проводившаяся в Сибири, стала возможна, вероятно, еще потому, что поездка Сталина привела к почти полному обновлению партийных, советских и кооперативных кадров. По его требованию "за бездеятельность, преступно-халатное отношение к хлебозаготовкам", "троцкизм", "неправильное понимание партийной линии" и пр. уже в 1928 г. было снято только в 10 округах края 1370 советских и кооперативных работников НЭПовского времени, 612 из них были преданы суду.
2/3 их составляли председатели РИКов и более половины—председатели сельсоветов79. В Немецком районе за этот год было снято 38 секретарей и 14 (из 17) председателей сельсоветов, в Андреевском районе сменилось 79 низовых работников: 31 председатель и 48 секретарей. В Славгородском районе в кресле председателя РИКа побывало в течение 1929 г. 5 человек, снятых как "классово-чуждые элементы".
Председателя сельсовета в немецком селе мог в это время снять с работы даже начальник районной милиции80. В особо пострадавшем от администрирования Славгородском округе с 1926 по 1929 гг. сменилось и 5 секретарей окружкома, самого высокого начальства, пока, наконец, в лице И.Г. Коно-нчука не было создано "более гибкое, четкое, крепкое, большевистское руководство, которое могло дать отпор мелкобуржуазным влияниям"81 и результаты деятельности которого нам еще предстоит описать.
Дело одного из таких, снятых за принадлежность к "классово-чуждым элементам", ошельмованного в прессе (в том числе в органе ЦБ Немецкой секции ЦК ВКП(б) "Дейтше Централ-Цейтунг") председателя Гальбштадтского сельсовета Брауна, весьма показательно. Он оказался "прикинувшимся бедняком", а как выяснилось, имел молотилку, веялку, первоклассный буккер, однолемешный плуг и тарантас, и ему, естественно, было не по пути с советской властью, занявшейся вплотную строительством "социализма". Центральная немецкая газета потребовала привлечения его к суду82.
Замена обладавших уже известной компетентностью людей работниками неопытными, не имевшими не только экономического и политического, но зачастую и никакого образования вообще, людьми невежественными, но преданными партии и желавшими выслужиться, сыграла важную роль в том, как быстро в Сибкрае были ликвидированы все достижения НЭПа, а сам он поставлен на грань экономической катастрофы.
Предвестники беды
Сибирское крестьянство ответило на насилие различными актами сопротивления (убийством активистов и отдельных представителей власти, поджогами имущества и пр.). Количество таких "контрреволюционных преступлений" в крае в 1929 г. увеличилось по сравнению с 1926— 1928 гг. в 8 раз. Основная их часть падает на 3 последних месяца года и связана с хлебозаготовительной кампанией.
Согласно градации, принятой краевым судом, из 15 317 человек, осужденных за такие преступления к лишению свободы, 35% составляли те, кто вел "агитацию против советской власти", 30% — совершившие убийства "с контрреволюционными намерениями" и 25% —за поджоги общественного имущества83.
Однако такая форма протеста не была характерна для немецких крестьян. Из огромной суммы фактов такого рода, представленных в оперативных сводках учетно-осведомительного отдела ПП ОГПУ по Сибкраю за 1929 г., удалось извлечь всего один — убийство председателя комиссии по хлебозаготовкам Павла Цобеля жителями деревни Красновки Андреевского района Славгородского округа, случившееся 27 октября. Да и оно, судя по всему, произошло "по пьяному делу".
Приехав в село для проведения собрания по заготовкам, Цобель забрел вечером в дом "середняка" Биберта, где, как утверждал документ, "на попойку" собрались "кулаки" А. и Г. Кирши, Д. Гарке, Я. и В. Зайбели и "батрак" С. Рудейман, уже судимый ранее "за кражу и хулиганство". Он-то и совершил акт насилия, провожая уполномоченного на квартиру. По этому делу четверо участников вечеринки подверглись аресту органами ОГПУ84.
В архивных документах сохранилось также упоминание о пожаре в пос. Гальбштадтском Исиль-Кульского района Омского округа, во время которого сгорели надворные постройки и скирды хлеба в хозяйстве некоего Р.Ф. Лика, "сельского активиста". Как выяснилось, перед Госстрахом, прося о возмещении убытков пострадавшему "на почве классовой мести", его интересы защищали сам Полномочный Представитель ОГПУ по Сибкраю Л.М. Заковский и заведующий секретной частью крайисполкома Бровкин86.
Но главной формой протеста немецких крестьян стали распродажи имущества и бегство из деревни, а также все более крепнувшее желание эмигрировать.
Л.П.Белковец Большой террор и судьбы немецкой деревни в Сибири