Если, предполагает Валентина Чеснокова, наши предки также были эпилептоидами, то становится совершенно понятным большое количество праздников, существовавших на Руси. Для того, чтобы войти в новый для себя ритм - ритм праздника - тоже требовалось время.
Чеснокова верно замечает, что обряды в русской культуре прошлого (именно прошлого, потому что в настоящее время мы, фактически, не имеем полноценных обрядов, кроме тех, которые сохранила в своём упорном, хотя и несколько обособленном существовании Русская православная Церковь) осуществляли весьма специфическую функцию: предварительной разрядки эпилептоида.
Обряды по возможности разгружали эпилептоида до наступления момента «взрыва», в состоянии которого, когда «психика» переполнится, полетят все предохранительные механизмы. Предоставленный самому себе эпилептоид, как правило, как раз и доводит дело до разрушительного эмоционального взрыва.
Валентина Чеснокова по поводу такой особенности в характере эпилептоида замечает следующее:
«Он терпит и репрессирует себя до последней крайности, пока заряд эмоций не станет в нём настолько сокрушителен, чтобы разнести все запретные барьеры. Но тогда он уже действует разрушительно не только на эти барьеры, но и на всё вокруг.
Кроме отдельных редких случаев (например, отечественных войн), такие разрушительные тенденции, как правило, пользы не приносят. Но сам эпилептоид ничего с этим поделать не может - он своей эмоциональной сферой не владеет, это она владеет им.
Однако культура выработала форму, регулирующую эпилептоидные эмоциональные циклы. И этой формой (по совместительству, потому что у него есть много и других функций) является обряд [...].
Обряд - сильное средство, и сила его заключается в связи с культом. Только благодаря этой связи он получает тот громадный авторитет, который позволяет ему владеть сердцами: он не просто способен вызывать или успокаивать эмоции, он может их окрашивать в тот или иной настрой, он может переводить их в другую плоскость.
Поэтому наш соотечественник - эпилептоид - был таким любителем и суровым хранителем обрядов: они приносили ему огромное облегчение, не только раскрепощая и давая выход эмоциям, но ещё и окрашивая эти эмоции в светлые, праздничные, радостные тона [...].
Эпилептоиду нужно много времени, чтобы по-настоящему отдохнуть; он не виноват, у него заторможенность, у него репрессия, - он не может вот так сразу взять, и начать праздновать. Он должен "раскачаться", войти в новый для себя ритм, привыкнуть к мысли, что пришёл праздник, что можно веселиться. На это у него уходит много времени. Только после этого он может начать "выкладывать" свои эмоции. Один день для эпилептоида - вовсе ничто, он и растормозиться как следует не успеет.
С другой стороны, начав веселиться, он также не может сразу остановиться, и веселитbся долго и основательно, пока не исчерпает запас веселья. А запас у него большой. Вот и растягивается праздник на несколько дней, а то - и на недели [...].».
Из приведённых выше цитат становится понятно, чем обусловлены взрывные, а подчас - и разрушительные проявления в русском национальном характере. Обусловлены они социальным архетипом, который формировался в течение многих столетий и который может поддаться лёгкой коррекции (всего лишь коррекции!) отнюдь не за десять и даже не за двадцать лет.
После состояния взрыва происходит возвращение к состоянию успокоенности и даже некоторой замедленности и начинается новое накопление эмоционального потенциала, расходуемого в обычном состоянии очень скупо и только - определённой окраски (умеренной и мягкой).
Именно это сочетание терпеливости и взрывоопасности делает русских довольно непредсказуемыми и не всегда понятными в поведении для других.
banguerski_alex